39. Житие житийной литературы

Как убедиться в правильности разрабатываемой модели? Один из способов —проверка на реальных явлениях. В нашем случае это значит, что нужно взять достаточно большую и долгоживущую ХС, проследить ее развитие и сравнить с тем, что предполагает модель.

На семинарах иногда выдвигалась такая претензия. Вы берете достаточно современные примеры; построенная на них модель, может быть, и описывает современные пути развития искусств. А вот более старые?

Поэтому показалось удобным в качестве «подопытного кролика» взять очень старый жанр древнерусской литературы — агиографию, или жития святых.

В этом выборе есть свои плюсы и свои минусы. К плюсам относится простота жанра (по современным меркам, конечно). К минусам можно отнести то, что до нас дошла сравнительно малая часть житий. Впрочем, и в этом есть свой плюс — легче выделить главное, не мешают многочисленные детали.

К минусам нужно отнести и то, что о тогдашней обстановке, о тогдашнем восприятии, о тогдашних требованиях и претензиях мы можем судить только по нашим же соображениям на эту тему. История не знает, что и как происходило в прошлом. Но она может более или менее обоснованно предполагать это. Вот почему я взял на себя смелость попытаться реконструировать те противоречия, которые могли возникать, и которые привели именно к такой, а не к другой линии развития жанра.

Житийная литература вместе с православием пришла на Русь из Византии. Там к концу I тысячелетия выработались каноны этой литературы, выполнение которых было обязательным. Они включали следующее:

1. Излагались только «исторические» факты. ¹
2. Героями житий могли быть только православные святые.
3. Житие имело стандартную сюжетную структуру: а) вступление;
   б) благочестивые родители героя;
   в) уединение героя и изучение святого писания;
   г) отказ от брака или, при невозможности, сохранение в браке «чистоты телесной»;
   д) учитель или наставник;
   е) уход в «пустынь» или в монастырь;
   ж) борьба с бесами (описывалась при помощи пространных монологов);
   з) основание своего монастыря, приход в монастырь «братии»;
   и) предсказание собственной кончины;
   к) благочестивая смерть;
   л) посмертные чудеса;
   м) похвала.
   
   Святые изображались идеально положительными, враги — идеально отрицательными. Попавшие на Русь переводные жития использовались с двоякой целью: а) для домашнего чтения (Минеи);
   б) для богослужений (Прологи, Синаксарии).
   

Именно такое двоякое использование вызвало первое серьезное противоречие. Если делать полное каноническое описание жизни святого, то каноны будут соблюдены, но чтение такого жития сильно затянет богослужение. Если же сократить описание жизни святого, то чтение его уложится в обычное время богослужения, но будут нарушены каноны.² Или на уровне физического противоречия: житие должно быть длинным, чтобы соблюсти каноны, и должно быть коротким, чтобы не затягивать богослужение.

Решено противоречие было переходом к бисистеме. Каждое житие писалось в двух вариантах: коротком (проложном) и длинном (минейном). Короткий вариант быстро читался в церкви, а длинный затем читался вслух вечерами всей семьей.³

Проложные варианты житий оказались настолько удобными, что завоевали симпатии церковнослужителей. (Сейчас бы сказали — стали бестселлерами.) Они становились все короче и короче. Появилась возможность в течение одного богослужения зачитывать несколько житий. И тут стала очевидной их похожесть, однообразность.

Возможно, была и другая причина. В Византии писались и массовые жития, например, коптских (египетских) монахов. Такие жития объединяли биографии всех монахов одного монастыря. Причем каждая была описана по полной канонической программе. Очевидно, что такое житие было слишком длинным и скучным не только для богослужения, но и для домашнего чтения.

В обоих случаях, если пользоваться несколькими житиями с канонической структурой, то каноны будут сохранены, но чтение будет слишком долгим и скучным. А если отказаться от канонической структуры, то можно сделать жития краткими и интересными, но каноны будут нарушены.

То есть каноническая общая для всех часть житий должна быть, чтобы сохранить канон, и не должна быть, чтобы не затягивать чтение.

Решено было это противоречие переходом в надсистему. Причем — в свернутую (Стандарт 12). Каноническая часть была сохранена, но сделана общей для всех житий. А разными были только подвиги разных монахов. Возникли так называемые Патерики — рассказы о собственно подвигах. Постепенно (в полном соответствии со Стандартом 9) общая каноническая часть становится все менее значимой и в конце концов исчезает, уходит в «айсберг». Остаются просто занимательные рассказы о подвигах монахов.

Теперь необходимо сделать отступление и описать ситуацию в надсистеме. Жития не были единственным жанром тогдашней литературы. Большое значение имели летописи. Их темами были местные или общерусские события, а также жизнь князей. Большой популярностью пользовались и произведения авантюрно-энциклопедического характера — хождения (хожения). В них, кроме приключений героя-путешественника, содержалось множество интересных сведений о географии, астрономии, этнографии других стран. Одновременно с этой жизнерадостной литературой популярны были и произведения противоположного жанра — плачи. Это нечто вроде развернутых некрологов. Были и другие жанры.

Однако вернемся к нашим житиям. Русь была читающей страной. Долго удовлетворять потребность в чтении переводная византийская литература не могла. Она быстро исчерпалась, в первую очередь по персонажам.

Дополнительными ресурсами персонажей для Руси могли быть:

1. Посторонние (из истории и мифов других стран) — такими стали, например, Александр Македонский, Василий Дигенис, Будда.
2. Надсистемные (из собственной истории и современной жизни) — такими стали русские князья.
3. Внутренние (автобиографии самих авторов) — такие автобиографии писали Владимир Мономах, позже протопоп Аввакум.

К посторонним ресурсам мы вернемся чуть позже. А вот введение в качестве персонажей русских князей привело к рождению уже чисто русского житийного жанра — княжеские жития.

Среди первых примеров этого жанра можно назвать «Об убиении Борисове» и «Об ослеплении Василька Теребовльского». Оба эти произведения написаны в совершенно канонической структуре. Однако введение современников в качестве персонажей невольно привело к появлению реальных бытовых деталей.

В соответствии с каноническими нормами герой должен был произносить длинные монологи. Однако едва ли тогдашние князья были способны на длинные красивые речи. Возникло противоречие.

Если князь будет произносить канонический монолог, то правила будут выполнены, но ситуация не будет соответствовать наблюдаемой действительности. Если же князь не будет произносить канонический монолог, то его образ станет реальным, но правила будут нарушены. Или на уровне физпротиворечия: монолог князя должен быть, чтобы соответствовать канону, и не должен быть, чтобы соответствовать действительности.

Решено это противоречие было переходом к айсберговой форме (Стандарт 9). Введена короткая напоминающая часть, а сам монолог сделан мысленным — он существует только в памяти воспитанного на канонах читателя. Так, в «Об ослеплении Василька Теребовльского» монолог обозначен фразой «възопи к богу с плачем великим и стенанием».

Примером такого решения может служить написанное во второй половине XI века «Сказание о Борисе и Глебе». Монолог стал мысленным: «в уме си помышляя», «глаголааше в серци своем» — такие «монологи» не вызовут протеста даже среди очевидцев.

Введение современника в качестве героя жития вызвало еще одну проблему. На сей раз связанную с «подвигом». Князья были у всех на виду, и их образ жизни едва ли соответствовал подвигам святых. Налицо новое противоречие.

Если «подвиг» будет благочестивым, то он будет соответствовать принципам жанра, но не будет соответствовать реальности. Если же «подвиг» будет бытовым, то он будет соответствовать реальности, но не будет соответствовать принципам жанра. То есть, «подвиг» должен быть значительным, чтобы быть достойным жития, и должен быть обычным, чтобы соответствовать реальности.

Решено это противоречие было разделением сравнением при введении пустоты. Пустота введена вместо канонической биографической части. Снова совершился переход к патериковой форме. Только на этот раз не для массовых житий, а для одиночных.

В самом деле, если бы перед обычными княжескими «подвигами» шла возвышенно-каноническая биография, то «подвиг» бы просто потерялся на этом фоне. По сравнению же с пустотой на этом месте даже обычные княжеские деяния выглядят «подвигами», как это было в том же «Сказании о Борисе и Глебе».

Оно представляет собой просто описание «подвига» юных князей — то, что они безропотно позволили себя убить.

Новый поджанр развивался быстро и вскоре достиг третьего этапа. Патериковый, сокращенный вариант жития стал по объему достигать канонического. И тоже оказался непригодным для богослужебных надобностей. То, что совсем недавно было интересным новшеством, приняло гипертрофированные, гигантские размеры. Началось механическое нагромождение бытовых деталей.

Примером может служить «Чтение о житии и погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба», написанное Нестором в 80-х годах XI века.

Разрастание патерикового вида княжеских житий привело к тому, что отдельные их части стали приобретать самостоятельное значение. У них появились как бы самостоятельные сюжеты. Возникло новое противоречие.

Если части жития будут самостоятельными, то читать будет интереснее, но потеряется связность между частями. Если части жития будут связанными, то связность всего жития сохранится, но читать станет неинтересно.

Сюжет жития должен быть сквозным, чтобы сохранить связность, и не должен быть сквозным, чтобы сохранить интерес читателя.

Решено это противоречие было разделением «в пространстве». Сквозной остается только часть сюжета — персонаж. Примером может служить «Житие Феодосия Печерского». Фактически — это сборник хронологически последовательных рассказов о жизни и деятельности героя. Причем рассказов совершенно бытового типа.

В этом житии решено еще одно интересное противоречие. Житие писалось, когда Феодосий Печерский был еще свеж в памяти современников. И многие знали, что, будучи настоятелем монастыря, Феодосий занимался более вопросами административно-бытовыми, нежели религиозными. Что совершенно не соответствует принципам жанра жития.

Если темы рассказов будут бытовыми, то это отразит действительность, но не совпадет с принципами жанра. Если рассказы будут религиозными, то это совпадет с принципами жанра, но не отразит действительность.

Тема жития должна быть бытовой, чтобы соответствовать действительности, и должна быть религиозной, чтобы соответствовать принципам жанра.

Решение — разделение между системой и подсистемами. Каждый отдельный рассказ жития — бытовой. Но в каждом есть и религиозный элемент — описание молений, борьбы с бесами и т. п. В общей системе рассказов эти элементы сливаются, образуя религиозную систему.

Внесение в жития посторонних персонажей тоже привело к возникновению интересных противоречий. Очень ярко это проявилось в переводе византийского рыцарского романа «Александрия». Главным героем «Александрии» был Александр Македонский.

Переводы в те времена скорее были переработками. И из авантюрного и совершенно светского романа «Александрия» стала житием.

Русь, как мы уже говорили, была читающей страной. Исторические сведения, почерпнутые из многочисленных летописей, хронографов и хождений, были общеизвестны. И то, что Александр Македонский жил задолго до пришествия Христа и никак не был христианином, тоже ни для кого секретом не было. Но язычник не мог стать героем жития!

Если писать роман о язычнике, то это будет соответствовать историческим данным, но недопустимо для жития. Если написать роман о христианине, то это будет соответствовать канонам жанра, но не совпадет с историческими данными.

Александр должен быть язычником, чтобы соответствовать историческим данным, и должен быть христианином, чтобы соответствовать канонам жанра.

Решение — разделение «во времени». Хотя весьма и весьма условное. Александр совершает свои подвиги как язычник. Но придя в конце концов в Иерусалим, он склоняется перед патриархом, демонстрируя тем самым свою склонность к христианской вере.⁴

Еще более интересная ситуация сложилась при переводе любовно-авантюрного византийского романа о Василии Дигенисе («Девгениево деяние»). В этом переводе окончательно закрепилось разделение патерикового романа на две самостоятельные части — биография родителей героя и собственно подвиги.

В оригинале Дигенис совершал свои чудесные подвиги во имя любви. Это никоим образом не благочестивая христианская причина для подвигов. Следовательно, нужен «ресурс причины». Такой ресурс есть в надсистеме. Это традиционная для Руси борьба с «погаными».⁵

Вспомним теперь, что литературного творчества в нашем понимании в те времена не существовало. Все делалось по определенным канонам. И если появлялась новая тема, то для нее нужно было подыскать подходящий канон. Не придумать, а именно подыскать. Где же искать устоявшуюся традицию для описания борьбы с погаными? Конечно, в сказках! И Девгений (так в переводе звучало имя Дигенис) побивает врагов сразу тысячами, борется с четырехглавым змеем. В этих эпизодах исчезает и каноническая житийная лексика, заменяясь на народно-поэтическую, сказочную.

Не следует думать, что вся житийная литература шла именно этим путем. Как раз наоборот, новые приемы использовались в малой ее части. Основной объем занимали классические, канонические образцы — растянутые, включающие полный набор частей. Такова, например, «Повесть о Варлааме и Иосафе».⁶

Итак, главным содержанием житий становятся подвиги, деяния персонажей. Но по канонам первыми по-прежнему идут биографические данные — детство, родители. Отказаться от них совсем пока еще нельзя — каноническое восприятие читателей не справится с таким новшеством. Но эти эпизоды отвлекают от главного. Снова противоречие.

Если предпослать подвигам биографию, то будут удовлетворены требования канона, но внимание читателя будет отвлечено от главного. Если же биографической части перед деяниями не будет, то внимание не отвлечется, но канон будет нарушен.

Биография должна быть, чтобы выполнить канон, и ее не должно быть, чтобы не отвлекать читателя от подвигов.

Решение — разделение «во времени». Биографии нет перед деяниями, но она есть после них. Иными словами, для биографической части найден новый ресурс времени. Такое решение впервые появляется в Галицкой летописи, где описано житие князя Даниила Галицкого. Первая часть этого жития представляет собой описание деяний князя, а вторая — его детство. Это решение соответствует и Стандарту 7 — перед нами типичное переструктурирование.

Противоречивый характер развития жанра прослеживается не только на высоких рангах, но и на более низких. Например, на ранге персонажа. Один из типовых персонажей житий — это «враг». Как мы помним, в каноническом варианте враг был всесторонне и безоговорочно плохим. Поначалу врагами были бесы. При переходе к княжеским житиям врагами стали военные противники и поганые. В частности, половецкие ханы.

По традиции, враг должен быть разбит наголову и уничтожен. Написать такой конец нетрудно. Но не забудем, что летописи — это только для нас древняя литература. Для тех времен она была самой что ни на есть современной. И все прекрасно знали, что половцы совершенно не разбиты и не уничтожены.

Если описать поражение врага, то это будет соответствовать канонам, но не будет соответствовать действительности. Если же оставить врага «непораженным», то это будет соответствовать действительности, но не совпадет с требованиями канона.

Враг должен быть разбит, чтобы соответствовать канонам, и не должен быть разбит, чтобы соответствовать действительности.

Решение — разделение «во времени». Враг сперва разбит, убегает в далекие края, но затем по каким-то причинам возвращается.

Поскольку такого хода еще не было, нужно было искать подходящий канон. Он нашелся в том же фольклоре и был механически перенесен в жития. Вот пример такого переноса.

Разбитый князем Владимиром Мономахом половецкий хан Отрок бежал в Абхазию. После смерти Мономаха хан Сырчан решает, что настал удобный момент для нового похода на Русь. Его мог бы возглавить Отрок. Но как его вернуть на родину? И Сырчан посылает в Абхазию гонца с пучком полыни. Запах травы из родных степей пробуждает у Отрока чувство родины. «Да луче есть на своеи земле костью лечи, не ли чюже славну быти», — говорит он и возвращается для новых походов.

Не правда ли, трогательный момент. И самое главное: враг перестал быть однозначно плохим. Одна из подтем врага превращается в анти-подтему, становится положительной, привлекательной.

Да и все произведение приобретает гораздо более светский характер.

Наиболее ярко, в полном объеме все тогдашние достижения житийной литературы — нарушение хронологии, отброс неважно-канонических частей, выпячивание отдельных эпизодов — собраны в «Житии Александра Невского», написанном конце XIII века. Но и здесь не обошлось без противоречий с интересными следствиями.

Как, например, еще больше, чем обычно, подчеркнуть мужество князя? До сих пор такие черты передавались голым утверждением автора. Но понятие мотивации уже прочно вошло в практику житийной литературы. Голословные утверждения больше не убеждают читателя.

Нам уже встречалась подобные ситуации. Они обычно решаются сравнением. Хороший ресурс для сравнения — враг. Правда, враг не может быть трусливым, чтобы подчеркнуть смелость князя.

В «Житии Александра Невского» враг — хан Батый — искренне восхищается мужеством Александра.

Но нас интересует не только этот прием. Интересно и то, что враг стал еще более положительным. Тема «плохого врага» все больше превращается в свою антитему.

И в полном соответствии с теоретической схемой новые приемы и темы не могут быть сразу официально признаны. Уже существовало такое официозное издание, как «Четьи Минеи». Туда входили житийные «бестселлеры года». «Житие Александра Невского» попало в «Четьи Минеи» примерно через триста лет после написания.

Подведем промежуточные итоги. Зло стало не столь уродливым, приобрело положительные черты. Для действий как героев, так и врагов, появилась мотивация. Отпала каноническая структура. Религиозная тематика сменилась светской, бытовой. Сюжет из нудно-канонического стал острым и занимательным. Таков был уровень житийного жанра к концу XIV века.

Историческая обстановка в этот период резко изменилась и потребовала новых тем. Орда ушла, наиболее агрессивные язычники давно были уничтожены или насильно христианизированы. Приписав себе задним числом ведущую роль в победе над монголо-татарами, церковь вела с князьями борьбу за полную власть на Руси.

У церкви в этой борьбе было серьезное преимущество. Официальная литература полностью была в ее руках. В том числе — и житийная литература. И церковь постаралась в полной мере это преимущество использовать. Искусственно была прервана предыдущая линия развития житий. Исчезли бытовые подвиги. Начались попытки «возрождения» старых канонических форм и тематики. Возник так называемый «риторически-панегирический стиль». В нем резко усилена роль вступления, морализации, посмертного плача и — главное! — похвалы.

И тут оказалось, что снова недостает религиозных святых.

Но пополнять число персонажей за счет светских или зарубежных героев было уже невозможно. Открытая для знаний и внешних культур в X-XI веках, Русь XIV века стремительно превращалась в идеологически замкнутую страну, не признающую ничего, кроме православных догм.⁷ Для такого мощного идеологического оружия, как жития, церковь могла допустить только внутренних религиозных персонажей (или тех из светских, которых удалось накрепко связать с деятельностью церкви).

Начались массовые поиски новых святых. Это было не очень трудно, так как за несколько веков было основано множество монастырей. Татаро-монголы были веротерпимы и почти не препятствовали деятельности церкви, стремясь только держать эту деятельность под своим административным контролем. В монастырских летописях было найдено достаточно имен, пригодных для житий. И поскольку биографических данных этих людей в летописях практически не было, их пришлось просто выдумывать. Поэтому биографические канонические части житий этого периода так удручающе однообразны.

Но авторам «новой волны» житийной литературы пришлось считаться с изменившимся восприятием читателей. В светской, популярной литературе тех времен — в воинских повестях, в «словах», в хождениях — уже была довольно развитая мотивация поведения и действий героев. Без такой мотивации жития бы просто не читали. Поэтому волей-неволей она попала и в агиографическую литературу. Правда, в довольно усеченной форме.

И если в канонической форме автору было достаточно просто назвать действие героя, то теперь приходилось хотя бы констатировать те чувства, с которыми это действие совершалось. Биография героя постепенно становилась биографией его внутреннего мира. Это было серьезным достижением житийной (и не только) литературы. Ярким примером такой биографии чувств может служить «Житие Петра митрополита» Киприана.

Наиболее полно достижения риторически-панегирического стиля можно увидеть в «Слове о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича царя Русьскаго», написанном в самом конце XIV века.

Мы уже знаем, что полностью оборвать линию развития какой-либо системы нельзя. Можно лишь приостановить ее на время. Поэтому внутри нового стиля житий постепенно продолжали развиваться те направления, которые не были еще исчерпаны в прошлом.

В частности, продолжалось противопоставление героя и врага. На фоне развитой воинской повести «подвиги» святых монахов выглядели бледно. Нужно было резко усилить героя. Мы уже в третий раз сталкиваемся с этой типовой ситуацией. И можем заметить, что решается она тем же типовым приемом — сравнением. Но мы не можем больше сравнивать героя с трусливым глупым врагом. Поднимать планку придется и для врага. Он тоже должен быть умным и сильным.

Такой враг появляется в житиях миссионеров. В частности, в «Житии Стефана Пермского», написанного Епифанием. Стефан Пермский был миссионером у коми-пермяков. В житии ему противопоставлен пермяцкий жрец Пам — сильный, добрый, влиятельный человек. Он желает только добра своему народу. И предупреждает соплеменников об опасности христианизации. Он напоминает им о тех несчастьях, которые принесла православная церковь соседним народам. Но Стефан оказывается более смелым и убедительным. И ему удается обратить пермяков в православную веру.

Тема врага, как мы видим, независимо от изменений в надсистеме решительно обращается в антитему.

Подобные жития становились массовым явлением. Панегирически-риторический стиль вошел в третий этап своей жизни. Появились писатели, которые работали на заказ. Довольно выразительной фигурой такого типа был Пахомий Логофет (XV век). Он писал «конвейерным» способом, не гнушался переработками старых житий. В его произведениях отразились все особенности третьего периода — гипертрофия риторики, нагромождение чудес, вычурные обороты, понятные скорее элитарному, чем массовому читателю. Система исчерпалась и была обречена на исчезновение.

Мы знаем уже, что новую систему придется создавать, используя новые ресурсы. В надсистеме были, как мы уже знаем, воинские повести, «слова», еще не утратили своей популярности хождения. Но их ресурсы и прежде использовались в житиях. Нужны были совсем новые, свежие.

Такие ресурсы можно было использовать только там, где официальная идеология была слабее. То есть, подальше от Москвы. Так и произошло. Новая линия житийной литературы появилась в Новгороде, где к тому времени получила неплохое развитие бытовая сказка. Ее-то ресурсы и были введены в жития.

Сделаем небольшое отступление. Вообще, в исследовательской работе есть смысл делать такие отступления каждый раз, как только появится интересное наблюдение, интересная мысль. Мы уже не первый раз сталкиваемся с тем, что художественная система черпает новые ресурсы из фольклора. Мысль не новая, но, похоже, она у нас обретет новую грань.

Если мы посмотрим, из какого именно фольклора берутся эти ресурсы. И в какой момент.

Возьмем тот же риторически-панегирический стиль. Брал ли он фольклорные ресурсы в период своего подъема? Нет. Он развивался за счет своих внутренних ресурсов. К фольклору пришлось обратиться только тогда, когда эти внутренние ресурсы кончились. К какому фольклору? К старому, классическому, традиционному? Тоже нет. К современному. Ведь новгородская бытовая сказка тоже возникла сравнительно недавно.

Развитие профессионального и фольклорного искусств можно представить в виде двух ломаных линий.

Профессиональное искусство поначалу развивается за счет внутренних ресурсов, не прибегая к другим. Но так же точно развивается и искусство фольклорное. И рано или поздно ХС из профессиональной группы и ХС из фольклорной исчерпывают свои внутренние ресурсы, попадая в «зону исчерпанных ресурсов». Чтобы продолжать свое развитие, эти ХС обмениваются ресурсами, пополняют друг друга. И обогатившись таким образом, снова продолжают свое развитие независимо друг от друга.

Эта схема — не более чем гипотеза, которая возникла при наблюдении за развитием агиографической русской литературы. Я имею полное право ее высказать, но не имею права на ней настаивать. Однако, проверить ее стоит. Поскольку из нее следует интересный вывод.

Попытки возродить старое фольклорное искусство возникают регулярно и учащаются. И каждый раз им дается красивое объяснение. Мол, именно фольклор обогащает и поддерживает профессиональное искусство. Если верна изложенная в этой книге гипотеза, то дело обстоит как раз наоборот. Из старого фольклора профессиональное искусство не может взять для своего развития ничего. Все уже взято раньше. Ресурсы можно брать только из нового фольклора. Но как раз его-то сторонники «народности» и не признают.

Кое-какие примеры мы можем наблюдать вокруг. Современной музыке ничего не дало обращение к музыкальному фольклору прошлых веков. Из него музыка уже взяла все, что могла, в восемнадцатом и девятнадцатом веках.

А реальными толчками к развитию музыки двадцатого века стали такие направления современного фольклора, как джаз и рок.⁸ Современная русская поэзия ничего не смогла взять из народной поэзии прошлых веков. Зато она развивалась за счет поэтических достижений авторской песни — типичного современного городского фольклора.

Вернемся, однако, к агиографии. Примером новгородских «сказочных» житий может служить «Повесть о Петре и Февронии». Структурно это типичное житие. А вот сюжет и выразительные средства — сказочные. И вместе со сказочным сюжетом в житийную форму проник совершенно неожиданный персонаж — женщина.

Женщина никогда прежде не рассматривалась православием как существо, достойное добрых слов. И не приходится говорить о каких-то религиозных подвигах женщины. Но каноническое мышление было еще настолько сильным, что, перенося сказочный канон в новые условия, писатели не могли не внести и неотъемлемый персонаж сказок — умную женщину. А вместе с ней и противоречие.

Если женщина будет совершать религиозные подвиги, то это согласуется с канонами житийной литературы, но не согласуется с общерелигиозными канонами. Если женщина не будет совершать религиозных подвигов, то это согласуется с общерелигиозными канонами, но не согласуется с канонами житийными.

Подвиг должен быть религиозным, чтобы персонаж-женщина была согласована с житийными канонами, и не должен быть религиозным, чтобы персонаж-женщина была согласована с общерелигиозными канонами.

Решение — переход в надсистему. Женщина может совершать бытовые «подвиги», которые идут на пользу религиозным подвигам мужчины. Советы и действия Февронии типичны для сказочных сюжетов, но направлены на помощь Петру. А Петр — образец религиозного подвижника.

Постепенно женский образ перестал быть чем-то чуждым житийной литературе. Он органично вошел в жанр. И наконец наступил момент, когда этот образ вышел на первое место. Написанная в XVII веке «Повесть о Юлиании Лазаревской» по форме — типичное каноническое житие. Зато по содержанию — это биография благочестивой женщины. Деяния ее чисто бытовые, но они пронизаны религиозным духом. Даже действия бесов принимают бытовые формы. Так, бесы подговаривают слуг к сопротивлению хозяевам, даже к убийству. Бесы насылают на героиню болезни, мешающие посещать церковь. Однако Юлиания успешно преодолевает злые козни, оставаясь при этом доброй, кроткой и богопослушной женщиной.

Теперь уже совершенно очевидно, что полностью исчерпаны ресурсы не только традиционных персонажей, ситуаций или сюжетных линий. Исчерпано все на ранге самого жанра. Он должен исчезнуть. И действительно, количество новых житий резко идет на спад. Те же, которые появляются позже (и по сей день), занимают крайне узкую нишу. И уже три столетия в них не появляется ни новых средств выражения, ни новых тем.

Зато бытовая тематика, столь сильно заявленная в «Повести о Юлиании Лазаревской», продолжала развиваться. Быстро отпала религиозная составляющая, исчезла каноническая форма. Появился огромный новый жанр — бытовая светская повесть. Жанр, с которого началась вся современная русская литература.

«Но это уже совсем другая история».

37б. Росток древа русского реализма