Устарел ли Макаренко? Что такое «новое», а что — «старое»?

Некоторые даже «доказывают», что Макаренко устарел, и удивляются: какие еще могут быть сомнения в этом? Вот послушайте: «Статью «Великий педагог ГУЛАГа» прочел с удовольствием — и профессиональным (как преподаватель), и чисто человеческим. Хотелось бы дополнить ее несколькими соображениями. Помню, как в свое время меня неприятно поразила и больно задела аналогия, которую «гуманист» Макаренко привел в своей лекции «Методы воспитания»: «Ведь учат врача производить трепанацию черепа. В наших условиях, может быть, будут учить педагога, как такую «трепанацию» производить»¹. Обратите внимание на кавычки, в которые Макаренко берет это слово, — дальше будет видно, почему он это делает.

Процитировав Макаренко слово в слово без отсебятины и подлога, доктор философских (!) наук Анатолий Горелов приходит к выводу: «Вот так — ни больше и ни меньше. Трепанация (кавычки пропали — дальше увидите, по какой причине. — Авт.) сознания людей стала основной задачей сталинской педагогики»², создателем которой Анатолий Горелов считает Макаренко и предъявляет ему обвинительное заключение: кроме трепанации (без кавычек!) вешает на него «воспитание без свободы», «подавление личности во имя интересов коллектива», «разделение людей на «наших и ненаших», «создание образа врага», взращивание с помощью этого образа и «с помощью внушения» «стаи, которая будет действовать, как один, по приказу вожака», и приговор: «Конечно, сам Антон Семенович Макаренко, безусловно, личность. Но если отказываться от сталинизма, надо отказаться и от его фетиша — макаренковской «педагогики». По моему мнению, она не может не рухнуть вместе со сталинской системой»³.

А теперь тщательно вымоем руки и натянем медицинские перчатки, чтобы трепанировать череп автора приговора и поискать в его мозге поврежденный участок, — а вдруг поможет нейрохирургия? Раскрываем 5-й том сочинений Макаренко (1958 года издания!). Внимательно исследуем контекст, который «со всех сторон окружает слово «трепанация» без кавычек и в кавычках. Из контекста следует, что в коммуне имени Дзержинского воспитывался беспризорный мальчик по фамилии Терентюк. На сцене коммунарского театра он проявил незаурядный актерский талант. Как пишет Антон Семенович, «талант очень редкой наполненности комика, чрезвычайно тонкого, остроумного, обладающего прекрасными голосовыми связками, богатейшей мимикой, умного такого комика»⁴.

И сам Антон Семенович, и вся коммуна не сомневались, что Терентюк выберет профессию актера. Но случилось непредвиденное. В те годы самой модной и престижной была профессия инженера, а Терентюк, на беду, был круглым отличником и, несмотря на советы и уговоры, поступил в технологический институт, понадеявшись, вероятно, на то, что круглому отличнику любое образовательное море по колено.

Удрученный таким решением одного из лучших и умных воспитанников, Антон Семенович пишет: «И вот он ушел в технологический институт при моем глубочайшем убеждении, что мы теряем прекрасного актера. Я сдался, я не имею права, в конце концов, совершать такую ломку...»⁵

Прошло полгода. Прогноз Антона Семеновича (если Терентюк и станет инженером, то очень посредственным) подтверждался у всех на глазах. Парня надо было срочно спасать от катастрофы на всю жизнь. И вот тут Антон Семенович не выдерживает: «Я подумал-подумал и решился — вызвал его на собрание коммунаров, говорю, что вношу жалобу на Терентюка: он не подчинился дисциплине и ушел в технологический вуз. На общем собрании говорят: «Как тебе не стыдно, тебе говорят, а ты не подчиняешься». Постановили: «Отчислить его из технологического института и определить в театральный техникум» (коллектив «подавил» личность. — Авт.). Он ходил очень грустный, но не подчиниться коллективу не мог, — он получал стипендию (100 рублей от коммуны — добавка к государственной стипендии. — Авт.), общежитие в коллективе. И сейчас он прекрасный актер, уже играет в одном из лучших дальневосточных театров, в два года он проделал путь, который люди делают в 10 лет. И сейчас он мне очень благодарен»⁶.

Дальше прошу следить за каждым словом, за каждой запятой и за каждой кавычкой. Минули годы. Терентюк с успехом играет в театре. Но Антона Семеновича по-прежнему терзают сомнения. Он снова и снова возвращается к этому случаю и честно признается, что обосновать свое решение как педагогический закон ему не удалось и что он не знает, может ли такой закон быть или не может: «Но все-таки, если бы теперь передо мной стояла такая задача, я бы боялся ее решить, — кто его знает, какое я имею право произвести насилие? Вот право производить такую ломку — вопрос для меня не решенный. Но я глубоко убежден, что перед каждым педагогом такой вопрос будет вставать — имеет ли право педагог вмешиваться в движение характера и направлять туда, куда надо, или он должен пассивно следовать за этим характером? Я считаю, что вопрос должен быть решен так: имеет право. Но как это сделать? В каждом отдельном случае это надо решать индивидуально, потому что одно дело — иметь право, а другое дело — уметь это сделать. Это две различные проблемы. И очень возможно, что в дальнейшем (!) подготовка наших кадров будет заключаться в том, чтобы учить людей производить такую ломку. Ведь учат врача (вот оно! — Авт.), как производить трепанацию черепа. В наших условиях, может быть, будут учить педагога такую «трепанацию» (понятно, почему появились кавычки? — Авт.) производить, — может быть, более тактично, более успешно, чем я это сделал, но как, следуя за качествами личности, за ее наклонностями и способностями, направить эту личность в наиболее нужную для нее (!) сторону»⁷.

Что в такой «трепанации» можно усмотреть крамольного, не скажет ни один человек, который способен мыслить и рассуждать «в пределах нормы». Поэтому «трепанация», которую я на ваших глазах устроил доктору философии, была оправданной и, будем надеяться, поможет ему избавиться от комплекса фальсификации и очернительства. У меня даже есть гарантия, что так оно и будет. Гарантия такая. Пятьдесят с лишним лет назад, а если точно, то 24 ноября 1950 года, «Литературная газета» опубликовала мою статью «Еще о Ломоносовых, таланте и призвании», в которой я упомянул и о случае с Терентюком. На статью пришло много откликов. Один из них, написанный актером А. Евтушенко, газета передала журналу «Народное образование», где он и был напечатан. А. Евтушенко писал, что, принимая столь ответственное решение, общее собрание и Антон Семенович не ошиблись. Дмитрий Филиппович Терентюк стал на самом деле замечательным актером. Только за три года он сыграл на сцене театра в городе Энгельсе около дюжины сложных ролей. Тут и Оргон в «Тартюфе», и Никита во «Власти тьмы», и Павел Петрович в «Сонете Петрарки». Товарищи по работе восхищались Терентюком и вслух, и втайне, но он никогда не был доволен собой.

«Это был человек, душевный порох которого не зависел от погоды и всегда оставался сухим. В споры же он не вступал потому, что их значимость казалась ему сомнительной⁸.

...За три года, которые Д.Ф. Терентюк прослужил в театре города Энгельса, он лишь однажды, да и то по настойчивой просьбе горкома комсомола, скупо рассказал о себе: «Беспризорничал. Сняли с поезда, привели к Антону Семеновичу. Я стою у порога, а он сидит за столом и пишет. На меня — ноль внимания. Ровно стоять без привычки трудно, и я прислонился к косяку, стою вразвалочку. А он как будто этого только и ждал, спрашивает:

— Для чего служит косяк?
— Ясное дело, — говорю, — чтобы дверь держать.

То ли ему мой ответ понравился, то ли еще почему, а только мораль за мою «развалочку» он мне читать не стал. Спросил, как зовут. Хочу ли жить в коммуне.

...А потом началось то, о чем в его книгах написано. Учились ремеслу, учились дружить. Короче говоря, жить учились. Много нас было, но он каждого знал. Знал, кто чем дышит. Я, к примеру, после школы в технологический институт подался. Учился средне. Антон Семенович считал, что мое призвание быть артистом, и вскоре судьбу мою решило общее собрание коммунаров. Теперь вот работаю на сцене... много лет».

Недалеко от доктора философских наук ушел и доктор педагогических наук, профессор А. Карамышев, только этот совсем уже человек с идеологией нашего РАО, с ее уникальной «методологической культурой». Выступая в 1988 году на довольно шумной педагогической тусовке, в которой участвовали представители 50 университетов и педагогических вузов еще «не бывшего СССР», он, сам того не ведая, установил рекорд академической «рассеянности». Вот «стрела», которую он под аплодисменты всей секции «Демократизация образования» (рук. Ю. Азаров) выпустил, целясь в сердце «устаревшей» мишени: «Даже у Макаренко есть установка на то, что нужно воспитывать, борца, полного инициативы. Борца с врагами народа!»⁹

Защитив обе диссертации по «педагогике трепанации», я, к счастью, не забыл, где находятся слова, которые я выделил. Они приводятся в блистательной, ироничной, можно даже сказать, желчной статье Антона Семеновича «Цель воспитания». В этой статье он тычет носом сегодняшних и будущих профессоров, «новаторов» и «инноваторов» в самую важную проблему педагогики, в проблему, о которой они слыхом не слыхивали, в проблему «собственно воспитания». Он пишет: «В начале революции наши педагогические писатели и ораторы, разогнавшись на западно-европейских трамплинах, прыгали очень высоко и легко «брали» такие идеалы, как «гармоническая личность». Потом они заменили гармоническую личность «человеком-коммунистом», в глубине души успокаивая себя дельным соображением, что это «все равно». Еще через год они расширили идеал и возглашали, что мы должны воспитывать «борца, полного инициативы»¹⁰.

И дальше: «с самого начала и проповедникам, и ученикам, и посторонним зрителям было одинаково понятно, что при такой абстрактной постановке вопроса об «идеале» проверить педагогическую работу все равно никому не доведется, а потому и проповедь указанных идеалов была делом совершенно безопасным»¹¹.

Выше я отметил, что заявление доктора педагогических наук было встречено с телячьим восторгом. Но это мелочь, главное — ни один представитель 50 университетов и педагогических институтов не заметил «оговорки», не почувствовал стилистической фальши — «борца, полного инициативы». Такого автор «Педагогической поэмы» не сумел бы выговорить даже под пыткой! Что тут сказать? Такая у нас профессорская эрудиция…

Так что будем делать? Последуем совету доктора философских наук и откажемся от «сталинского детища»? Или перед тем, как принять решение, попробуем разобраться: кто же он такой, этот Антон Макаренко, какого мы действительно никогда не знали (и не очень рвемся узнать)? И что представляет собой его суперновая педагогика?

Если игнорировать праздных болтунов и ученых дилетантов, то подавляющее большинство людей, которых Бог пощадил и не лишил рассудка, совершенно справедливо считают: Макаренко был величайшим гуманистом и, конечно же, гениальным педагогом. Полноправным и полномасштабным преемником титанов научной, природосообразной педагогики — Коменского, Локка, Песталоцци, Дистервега и Ушинского. Но, на мой взгляд, это его не единственная и даже не главная историческая заслуга. Главная заслуга, в чем я убежден, состоит в том, что в колонии имени Горького и особенно в коммуне имени Ф.Э. Дзержинского он осуществил грандиозный социальный эксперимент, создал — на все времена — общечеловеческую модель совершенного общественного устройства. Модель, в которой главным действующим персонажем является вовсе не коллектив, как многие привыкли думать, а отдельно взятый человек со всеми его врожденными потребностями и врожденными способностями. Тот самый человек, который «звучит гордо». И только этим я объясняю непонятную с первого взгляда странность, что «опыт Макаренко» до сих пор остается тайной за семью печатями. Уж очень просто, очень художественно, очень «ненаучно» он описывает, анализирует этот «опыт». Привыкшие к непролазному, конспиративному «словоблудию» «научных» психологов и «инноваторов», как правило, не замечают, какие под этой простотой и гоголевской манерой изъясняться скрыты Марианские впадины и какие Эвересты научной мысли из нее возвышаются.

Почитайте-ка, с учетом сказанного, обычную вроде бы канцелярскую писульку Макаренко, которую он в 1922 (!) году отправил в Москву, в Центральный институт организаторов народного просвещения (где у нас такой институт, подскажите, пожалуйста?). Чтобы не метаться по всему семитомнику, главное процитирую: «Маркса читал отдельные сочинения, но «Капитал» не читал, кроме как в изложении. Знаком хорошо с трудами Михайловского, Лафарга, Маслова, Ленина».

И ниже: «С философией знаком очень несистематично. Читал Локка, «Критику чистого разума», Шопенгауэра, Штирнера, Ницше и Бергсона. Из русских очень добросовестно изучил Соловьева. О Гегеле знаком по изложениям»¹².

Весьма характерно и такое признание: «Индивидуальную (!) психологию считаю несуществующей»¹³.

Если принять во внимание, что Макаренко даже в детстве отличался поразительной начитанностью, то мог ли он в зрелой юности, будучи «хорошо знакомым с трудами Михайловского, Лафарга, Маслова, Ленина», при том, что изучал их (именно изучал, потому что читал очень выборочно), мог ли предпочесть аргументам Штирнера¹⁴ марксистскую схоластику и стать сначала марксистом, а потом и «сталинистом»? И разве мог бы, следуя по стопам марксизма и сталинизма, решиться на свою педагогическую и социальную революцию в колонии имени Горького и в коммуне имени Ф.Э. Дзержинского? Исключено, ибо об этом свидетельствуют не только его теоретические выкладки, но многократно проверенные, достоверные факты.

Кто-то из особо удивленных, ошеломленных и шокированных непременно воскликнет: «Но как же так?! Ведь в его работах то и дело мелькают такие словосочетания, как «коммунистическое воспитание», «марксистское мировоззрение», «мудрые указания Сталина» и т.п.? А вы полюбопытствуйте, когда работы с этими «словосочетаниями» публиковались? Правильно: в 1937–1938-х годах. А что у нас в эти годы творилось? Вы бы стали делать ссылки на Михайловского, Туган-Барановского, Железнова, Маслова, а уж тем более на Штирнера, когда, словно кочаны капусты, летели головы даже тех, кто когда-то был близок к Ленину? Когда вся страна покрылась ГУЛАГом, в котором заживо гнил весь цвет российской интеллигенции? Когда каждый третий (!) «советский гражданин» был стукачом НКВД?

Конечно, все эти «словосочетания» были спасительной дымовой завесой, чудовищно вынужденной, конъюнктурной риторикой, без которой мы вообще ничего бы не узнали еще об одном общечеловеческом гении. В свое время я проделал «тихий эксперимент». Взял и потихоньку вычеркнул все эти «словосочетания». И что же мне открылось? Я увидел, какой чистой и честной стала подлинная логика тех самых работ, публиковавшихся в указанные годы. Повторить этот «эксперимент» может каждый, и я настоятельно советую это сделать, чтобы не попасться на удочку Юрия Азарова и его компании.

Заодно перечитайте «Педагогическую поэму». Можно только удивляться «прорухе» советской цензуры, потому что вся эта книга просто нашпигована — почти без маскировки! — антисоветчиной. В самом начале можно, к примеру, обнаружить, что любимым праздником в колонии имени Горького был день... Февральской революции! А уж какие поношения в адрес большевиков Антон Семенович вложил в уста легендарного «соучредителя» колонии Калины Ивановича Сердюка!.. Даже глядя в текст, не веришь глазам. Думаю, что в этом «виноват» Горький. Он был единственным редактором «Поэмы» (кстати говоря, ничего не правил), а «присматривать» за ним даже Сталину было неловко.

Что касается праздных болтунов и ученых дилетантов, то я, разумеется, не могу оспаривать их право на собственное мнение. Но во избежание новых конфузов все же напомню гуманнейший смысл русской поговорки: очень это опасно — «лезть в воду, не зная броду». Особенно когда перед тобой не какая-нибудь «инновационная» лажа, а бездонный океан гениальности автора «Педагогической поэмы».

Опубликовано:
Педагогика природосообразности и реформа школы. М.: Народное образование, 2004.